Авто и Техника

фрaгмeнт кaртины «Пoслeдний дeнь Пoмпeи.» 1830—1833 К. П. Брюллoв, Гoсудaрствeнный Русский музeй

Вoпрoс бoлee чeм стрaнный, и этo с нaшeй стoрoны, скoрee, псиxoлoгичeский экспeримeнт — мы прeдлaгaeм вoпрoс бeз oтвeтa, а получаем от людей заслуженных любопытные схемы мышления, молниеносные озарения, из чего складывается, своего рода, культурная поэма о нашем времени: вот такие мы. Итак, смотримся в зеркало…

Что останется на корабле истории?

— А вам не кажется, что вопрос демагогический? (Виктор Сухоруков)

— Вопрос важнейший! Все заняты су-е-той! Суета заела всех, и меня тоже. Сейчас одно на уме — как сделать карьеру, получить звания, учинить скандал. Даже у меня что-то получается только тогда, когда я с огромными усилиями вырываюсь из суеты. А останутся в истории те, кого мы и не знаем. Ведь пробиться на поверхность сейчас сложно. Где Дягилевы, где фон Мекк, которые могли вырвать творца из суеты? (Алексей Рыбников)

— Путин останется — как новатор, как художник в большом смысле слова. Да, нам тяжело, но внутренне — нам с ним легче. Лео Бокерия, Рошаль — все они тоже художники, художники дела. Как Гагарин — художник полета! (Никас Сафронов)

— Ну какой Путин — художник? Политик — это прагматик. Если уж на то пошло, то Путин — чертежник. Да, великий чертежник! Но если возьмется за абстрактные образы, то такого наворотит… Ну, это как «Черный квадрат» перенести в политику — будет ядерная война. (Юрий Лоза)

— Как ни странно, останутся именно те вещи, которые категорически не должны были бы остаться — такие, как «Ласковый май», например: это явление самое яркое, хотя и самое мерзкое. (Алексей Кортнев)

— «Ласковый май» — точно нет, это контекстное явление в рамках своего социального фона, оно отдельно не существует. А вот Петр Павленский и Pussy Riot — это катализаторы перемен, они не менее яркие, чем «Черный квадрат» и дюшановский писсуар. На пароход истории всегда попадает авангард, оставляя милый консерватизм на причале. (Виталий Манский)

— Павленский — это уже крайность. Это всегда должно быть, но это безумие. (Борис Эйфман)

— Останется Высоцкий как символ перехода искусства в масскульт. Он создатель т.н. русского шансона, а это описание мира с точки зрения обывателя, такого типичного советско-российского человека — приблатненного, с не очень хорошим культурным багажом, но с глоткой. И с грустью «почему я не бог?» и «почему мне не поклоняются все народы мира?». (Юрий Арабов)

— Взял бы на борт Галича, Пригова и всю компанию «Метрополя» с Высоцким, Евтушенко и Ахмадулиной, чтобы было весело. Настоящие художники — это так едко, что вокруг них всегда много подражателей. (Виктор Ерофеев)

— Я бы занес в скрижали Стинга — это для меня эталон человека, который свободно существует вне жанра, он вне чего-либо, он просто от творчества. Но тут и поэзия на высоком уровне, и музыка, которая филигранно проходит между жанров, объединяя рок, этнику, соул, фолк. Стинг — это бесконечное рвение к переменам, «а что еще я могу изменить?». При этом органичен во всем — ни одной ноты не выкинешь. Вот он достоин корабля истории. (Стас Пьеха)

— Большой театр! (Мария Аллаш)

— От меня останется Петр Первый. (Зураб Церетели)

— Бесподобная постановка открытия Олимпиады в Сочи. (Николай Басков)

— Что-то действительно вечное вызревает сейчас в регионах, то, чего мы и не знаем. Потому что центровое, столичное искусство обречено на успех, но и, как следствие, на быстрое забвение. (Юрий Грымов)

— Самая большая трагедия — это самоубийство СССР. А культура… говном была культура, на мой взгляд, поскольку ничего выдающегося за эти (постсоветские) годы я не заметил. Ей-богу. я не заметил. Ей-богу. Кто там чего карябал – не знаю. Когда я сидел в тюрьме, то услышал, как Гергиев ставил тетралогию из опер Вагнера в Петербурге. И тут я позавидовал: «Боже мой, почему я в тюрьме? Я так хочу посмотреть все эти оперы». (Эдуард Лимонов)

— А что значит «постсоветский период»? Советская власть еще не кончилась. У вас иллюзия. (Людмила Максакова)

— Любое искусство в России всегда меркнет по сравнению с историческими событиями в стране. Но надо признать, что искусство теперь уж точно перестало быть советским. А вот каким — не мне судить. (Валерий Кошляков)

— Пароход? Культура? Чушь какая-то. (Василий Ливанов)

— Я бы взял на пароход истории тот творческий интернационализм, которым славилась моя альма-матер — ВГИК. В общежитии ВГИКа жили буквально все — от будущего режиссера Матти Гешоннека до киргизов, казахов, африканцев, всех-всех. В соседней комнате Коля Губенко жил, Говорухин. И на всю жизнь все остались друзьями. Когда в Колумбийском университете я подошел к Милошу Форману и сказал, что я из ВГИКа, мы через минуту с ним стали на ты. Хотя он уже был в первой десятке мировых режиссеров, а я в ту пору — нищим эмигрантом. (Эдуард Тополь)

— Я согласен с Тополем, это самое ценное, что мы потеряли — потеряли разнообразие культур, колоссальное взаимообогащение. (Сергей Скрипка)

— На этот корабль — без меня. (Людмила Улицкая)

— Улицкая уж точно останется на корабле русской литературы. (Владимир Мирзоев)

— Взял бы книгу Дмитрия Сергеевича Лихачева «Воспоминания». (Евгений Водолазкин)

— А с чего вы взяли, что история справедливо рассудит? Это всё — есть такое простонародное выражение — мудявые ожидания. История ни о чем не рассуждает. Поймите, память не ценностна, она хватается за известное. И в XIX, и в XX веке есть масса прекрасных творцов, просто не попавших под пиар-прицел. Поэт Георгий Оболдуев (1898–1954) ничем не уступал Хармсу, но Хармса знают все, а Оболдуев провалился, не было пиар-обеспечения. Или поэт Владимир Полетаев, покончивший собой в 18 лет, по своему лиризму мало чем отличался от Рубцова. Или кому сейчас докажешь, что поэт Александр Полежаев (1804–1838) — это пушкинское дарование? Все зыбко. (Юрий Арабов)

— Мы сидим в ресторане, и нет сейчас возможности думать над этим. (Михаил Жванецкий)

— Я не могу сейчас выделить ничего яркого, идет равномерный фон, но ведь это же хорошо! В мое время через цензуру и запреты прорывались книги Булгакова, Солженицына, Гроссмана. Это как в голодуху увидеть бананы на рынке — чудо! Теперь таких событий в культуре и быть не может, потому что общество открыто. Раньше скажешь, что Земля вертится, тебя на костре сожгут. А сейчас — говори, не говори, все можно, ничего не запрещено. И это прекрасно! (Владимир Войнович)

— «Мелкотемье» должно остаться. Чтобы молодежь интересовалась собственной жизнью, а не какими-то космическими одиссеями, межпланетными пришельцами, все это чепуха на постном масле, плод больных голов. И почему вы все время кашляете? (Игорь Масленников)

— Взял бы все заблуждения, страсти и надежды отечественной интеллигенции, в том числе выплеснутые в соцсети. Взял бы то, что заводит и вдохновляет молодых, — от бессмертного бунта Егора Летова до побиения Дизастера Оксимироном… И увидел бы, что благородство и человечность нашей культуры никуда не подевались. (Сергей Шаргунов)

— Останутся, конечно, мои улыбающиеся полярные медведи из керамики, изрисованные бубликами, снежными комьями, вербами и глазами. Это культурная инъекция, которая изменила представление о функциях и доступности культуры. Навсегда. (Андрей Бартенев)

— Шагнет в будущее новый тип художника, который возник благодаря большей открытости мира. Невероятный технический прогресс привел к эпохе ускоренного сознания. Скорость решает всё. Но из-за нее же теперь размыты понятия — настоящего и имитации. Увеличился риск встретиться с миражом, вместо подлинного начала… (Дмитрий Бертман)

— Примета времени — новые технологии. Этим мне и нравятся современные оперные постановки, они смотрятся даже интереснее, чем рок-концерты. (Юрий Шевчук)

— Я буду счастлива, если в будущем останутся серьезные мастера, которые куражируют и очаровывают. (Ирина Антонова)

— Прямо сейчас пишется новая летопись: в последние 20 лет страна преобразилась! Мы перестали стесняться собственного флага, перестали украдкой говорить за рубежом, что приехали из России, но стали гордо носить свою символику, не скрывать, что приехали из Казани, Москвы, Санкт-Петербурга. А отсюда — самоуверенность, желание, надежда. Вот они-то и войдут в историю. (Эдгард Запашный)

— Останется то, что продиктовано сердцем и умом: скульптура «Стена скорби» работы Георгия Франгуляна на проспекте Сахарова. (Гарри Бардин)

— Не должны остаться воспоминания о хорошем: само хорошее должно остаться. А воспоминания о плохом мы как-нибудь переживем. (Георгий Франгулян)

Что не должно попасть на корабль истории?

— Первое, что приходит на ум, — это программа «Аншлаг». Хотелось бы, чтобы в будущее она не шагнула. А желательно и раньше. (Максим Никулин)

— Я бы упразднил «Дом-2»: это то, что не имеет под собой ни целей, ни идей, абсолютное убийство человеческого времени, самих персонажей, которые потом с этим клеймом всю жизнь ходят. (Стас Пьеха)

— Мединский. Та атмосфера удушения, которая есть сейчас, не должна войти ни в следующий год, ни в следующее десятилетие. (Гарри Бардин)

— Мединский как раз останется как типичный антигерой времени. Антигерои тоже нужны. (Виталий Манский)

— Всего лишь сто с лишним лет назад нынешний МХАТ или поэт Маяковский считались таким вот современным искусством — эксцентричным, бунтарским, альтернативным по отношению к принятым тогда канонам. А сейчас это классика, золотой фонд мировой культуры. Уверен, такое же признание ждет и кого-то из наших современников. Не всех, конечно. Об этом и Маяковский предупреждает: «Поэзия — та же добыча радия. В грамм добыча, в годы труды». И уж точно не чиновникам решать, какой именно «грамм» останется в истории как культурный образец. Дело министерства — поддерживать любое творчество, пусть даже очень нестандартное… (Владимир Мединский)

— Для культуры самое страшное, когда приходят невежественные люди, одурманенные какой-то идеологией — марксизма или воинствующего ислама, и начинают ее, культуру, крушить. Не приведи Бог. (Владимир Войнович)

— Случается, что под видом культуры талантливо делается зло. Хорошо б его оставить за бортом. (Юрий Грымов)

— Все, что сейчас пропагандируют, все это попсовое сознание — я ничего бы этого не брал в историю. Даже в магазин заходишь — там громко-громко орет какая-то гадость. Мы в том периоде, когда синусоида идет вниз. Безвременье. Проедаем до сих пор советское богатство — тех же Артемьева, Шаинского, Дашкевича… (Сергей Скрипка)

— То, что останется, лучше бы и не оставалось. 6-процентный качественный слой населения уже и так задавлен фейковой культурой, и редкие хорошие произведения и впредь будут тонуть в массе непотребного дерьма. Я с трудом представляю, как может появиться старик с бородой, написать «Войну и мир» и как кто-то захочет это читать. Да просто спалят в печке… (Владимир Дашкевич)

— Павленский не останется, это всё шелупонь. Я учился 20 лет, чтобы рисовать, а он просто гениталии прибил и стал известным. Это все забудется! Всякие там Pussy Riot — вошли в храм, накричали, обгадили… раскрученные Западом, раздутые-распиаренные, но не имеющие ничего в действительности. Останется мое искусство, потому что оно хоть и современное, но основано на знании старых мастеров. (Никас Сафронов)

— Я противник эстетики шокинга. Главное для таких авторов — прокричать, что это сделал я! Не о людях они заботятся. А просто выдрючиваются, чтобы все сделать задом наперед, создать скандал. Это надо изживать. (Игорь Масленников)

— Даже самые отвратительные попсовые песенки или кооперативное кино 90-х — это назидание потомкам: помните! Как нельзя «сбрасывать с парохода современности» пресловутые малиновые пиджаки от Версаче: про это еще будут сняты фильмы и поставлены спектакли. (Алексей Кортнев)

— Уйти прочь должно быдлячество, нищебродство, нищета духовная, культурная, зависть, ненависть. С ними нет будущего. (Анастасия Волочкова)

— Не хочу, чтоб в историю попала эта новомодная бешеная тяга попсы выкладывать себя в соцсети: «смотрите, какая я!», куча мнимых поклонников, постоянное пребывание в телефоне. Это уход от реальности в какую-то фальшивую и искусственную среду. «Ой, она звезда! У нее миллион подписчиков в Инстаграме!» Все это неправда! (Мария Аллаш)

— Гонка за числом подписчиков в Фейсбуке — смертельный яд для настоящего искусства, вообще наше общество построено на возвеличивании успеха и рейтинга! А это все, как тля, пожирает культурное наследие. (Алексей Рыбников)

— Из композиторов — никто. (Александр Журбин)

— Для меня абсолютно не очевидно, что останется Серебренников. Я не вижу здесь какой-то революционности, прорыва. Это такой же всеобщий обман, как «Черный квадрат» Малевича, как картины Дали, но меньшего масштаба, конечно. Человек пять повторили, что это гениально, и пошла волна. Как у Ильфа и Петрова — «мятущаяся интеллигенция среди народа, отрыв от народа и падение», это того же порядка явление — театр «Колумб» из «Двенадцати стульев». (Максим Никулин)

— В скульптуре — картина безрадостная, это откат в худшие традиции реалистического искусства, чисто пропагандистская иллюстративность. Если будет возможность убрать фальшивые сиюминутные произведения — будет лучше. (Георгий Франгулян)

— Главные кандидаты в «не берем» — это скульпторы, продолжающие превращать наши города в кладбища. Ставящие и ставящие все новых бронзовых истуканов. Но… как их не возьмешь, когда они навязали себя так основательно. (Марат Гельман)

— Свобода оборачивается вседозволенностью — отсюда появления всевозможных фриков и псевдокультурных явлений вроде хулиганской выходки в храме или публичного членовредительства. Подобные явления категорически нельзя брать на борт корабля истории, но от этого нельзя отворачиваться, это часть нашего культурного развития. Это тоже часть нас. (Сергей Безруков)

— Сбрасывать с корабля — это не ко мне. Мне эти разделения на своих и чужих омерзительны. Пусть этим занимаются липкие пельмени коллективизма, пусть создадут свой Музей регресса, где Ленин с Гитлером, прихватив Троцкого и Македонского, а также прочих тамерланов и психопатов, будут беседовать о светлом будущем, в которое они загонят человечество нагайками и топорами. Извините, что сумбурно — я на велосипеде и под снегопадом. (Олег Кулик)

— Боже мой! Да пусть останется все: и плохое, и хорошее. Потому что это наша жизнь, наша культура, нельзя её вычистить, сказать – вот это всё черновик, а чистовик будет вот такой. (Николай Коляда)

* * *

Что в сухом остатке? Безотносительно плохо или хорошо в разговорах с деятелями культуры (из которых в материал вошло далеко не всё и не все) более всего упоминались: «Черный квадрат» Малевича — 10 раз, Петр Павленский — 7 раз, Кирилл Серебренников — 5 раз, Pussy Riot — 3 раза, Андрей Звягинцев — 3 раза, «Ласковый май» — 2 раза, Владимир Мединский — 2 раза, «Аншлаг» — 2 раза. No comment.